Я вызвался решить эту задачу, поскольку хорошо знал Хана, и на следующий день отправился к ветеринару, доктору Шеделю, где сдал ему двух больных лошадей.

– На днях вы получите замену, – буркнул он. – 1-й батальон расформировывают.

– Как здорово! – лицемерно поблагодарил я его. – Нам это так необходимо!

Мне пришлось пришпоривать лошадь, чтобы как можно быстрее доложить обо всем Хельцлу, который теперь командовал нашей ротой.

– Подождите! – распорядился он, выслушав мой доклад. – Через час я выезжаю в ваш взвод.

К моей великой радости, у меня появилось свободное время, и мне захотелось повидать Хана и Рюкенштайнера. Обоих я застал за допросом военнопленного. В углу с винтовкой в руках сидел Бургхард. Хан утверждал, что это партизан, поскольку пленного взяли здесь в тылу, и он хотел убить его.

– Палач! – бросил в ответ Рюкенштайнер. – Только что ты рассказывал мне о своей невесте, а теперь хочешь застрелить пленного?

– Что ты в этом понимаешь? Бургхард! Взять его!

Пленный все понял и, проглотив слюну, перекрестился на русский манер.

– Почему он должен умереть? За что? – спросил Бургхард и, не двинувшись с места, добавил: – Я не стану этого делать!

– Ты животное! – крикнул Хану Рюкенштайнер.

Тот рассвирепел и с кулаками стал надвигаться на Рюкенштайнера, одновременно крича:

– Убирайся вон! Бургхард! Выполнять приказание!

Но Бургхард даже не шелохнулся. Я попытался успокоить Хана и сказал ему:

– Пусть ротный решает.

– Но это я взял его! В бою!..

– Ты что, дурак? В каком бою? – рассмеялся Рюкенштайнер. – Здесь? За линией фронта?

Хан набросился на Рюкенштайнера, а я сказал Бургхарду:

– Скорее веди пленного в канцелярию!

Бургхард был родом из Мюнхена и слыл человеком набожным. Он понимающе кивнул и быстро увел русского. Тут налетели самолеты противника и стали бомбить нас. Мы бросились в близлежащий погреб в соседнем огороде. Здесь Хан снова принялся рассказывать о своей невесте и спрашивать нашего совета, стоит ли ему жениться?

В близлежащем сарае я наткнулся на стопку русских учебников и стал листать их. Они сплошь и рядом были напичканы политическими высказываниями и партийными штампами. За подобными рублеными фразами русский язык терял свойственную ему живость.

Уже наступал вечер, когда мы с Хельцлом поскакали во взвод. Во время Польской кампании он был моим фельдфебелем. Хельцл был настоящим солдатом и всегда соблюдал дисциплину.

– Я следую только приказам, – любил говаривать он.

Как-то раз я спросил Хельцла, будет ли он выполнять приказы, противоречащие его совести.

– Таких приказов для солдата не существует, – был ответ.

Мы скакали быстро и с наступлением темноты прибыли в Чутово. Я сопроводил Хельцла в расположение нашего взвода.

– Хюбл, я вынужден разочаровать вас, – начал он. – Вам придется убраться отсюда!

– Боже мой!

– Что?

– Так точно, господин лейтенант!

– Справа в двух километрах отсюда находится лощина. Иваны часто наведываются туда. Надеюсь, что это долго продолжаться не будет. Вам надлежит отправиться туда. Может быть, вы возьмете с собой только половину людей, а остальных оставите здесь? Потом будете меняться. Лучше делать это ночью, днем ротация невозможна.

– Так точно!

В вечерних сумерках мы провели разведку новой позиции. Она находилась в плоской лощине. Здесь паслось стадо овец. Виднелись загоны, обнесенные штакетником. Кругом был один овечий помет.

Ночью мы передислоцировались сюда и развели в сарайчике, возле которого разместилось наше орудие, костер. Стены этого сооружения были из палок, которые и пошли на топливо. Палки, видимо, пропитались овечьей мочой и при горении испускали едкий вонючий дым, от которого на глаза наворачивались слезы.

– Интересно, как здесь будет днем?

При утреннем свете мы внимательно осмотрели пологий склон. Там, по другую его сторону, на высотках располагалась наша пехота. Но здесь местность хорошо просматривалась противником. Стоило только высунуться из сарайчика, как тут же раздавалась пулеметная очередь. Как вести стрельбу в таких условиях?

Было сыро и ветрено. Поскольку днем огонь разводить было нельзя, мы оборачивали вокруг себя накидки, войлок и прятались в вырытых в сухом помете выемках.

– Сегодня вечером половина людей отправится назад, – заявил Хюбл.

Положение было ужасным. Мы проклинали войну. Пехотинцы, по крайней мере, имели окопы, а наше орудие открыто стояло в лощине. Вши кусали так, что даже лежать было невозможно. Похоже, запах помета вызывал у них повышенную жажду крови.

Вечером с половиной счастливейших на Земле людей я вернулся в поселок. Мы расположились у возничих. Они не очень обрадовались этому. Еще бы! Семь дополнительных ртов на свиные отбивные и жареную картошку. Возничие стали разводить свиней, коров и жили себе припеваючи. Ударил мороз, и выпал первый снег. Это случилось в ночь с 10 на 11 октября.

Через два дня я со своими людьми сменил команду, остававшуюся в сарайчике с овцами. За это время они вырыли окоп для орудия, отгородили небольшой угол в сараюшке и проконопатили стены. Наши товарищи научились поддерживать бездымный костер: палки на тлеющие угли они стали подкладывать понемногу. Один человек постоянно дежурил у плиты и следил за огнем. Каждая палка отдавала запахом овечьей мочи, кала и прицепившейся шерсти. А так как поддерживать огонь надо было постоянно, то в помещении стоял устойчивый смрад. Первые два часа мы каждые десять минут выбегали на свежий воздух, но потом привыкли и смогли заснуть. Финда даже попытался продемонстрировать свое искусство игры на балалайке. Мы не стреляли, и у нас оставалась одна забота: следить за целостностью телефонного провода, по которому была установлена связь с пехотой на высотках.

Нам не приходилось организовывать самостоятельное наблюдение. Стреляли мы по указанию пехоты по спущенным ею координатам целей. Было тихо, и вечером мы с Хюблом поднялись на высотку к пехотинцам, которые, сидя на корточках, мерзли в своих окопах. Их сменяли каждое утро и вечер, а по ночам привозили провиант. Нам попался на глаза окоп с прямым попаданием.

Утром 17 октября противник внезапно оставил позиции. Мы послали ему вдогонку двенадцать снарядов, а потом и сами двинулись в направлении Харькова. Вместо выбывшего Колба к нам прибыл мой приятель Эрхард. Я очень обрадовался этому, и мы целый день на марше болтали о разных пустяках.

Шел дождь, и стало совсем темно, когда мы вошли в поселок городского типа Новая Водолага. Он был уже занят частями соседней дивизии. Недалеко слышались выстрелы. Это стреляли солдаты нашего 3-го батальона под командованием капитана Мэдера. Нам с Эрхардом долго не удавалось найти жилье для ночлега. Наконец, на наше счастье, дом нашелся почти у самой дороги. Хозяйка лежала в постели, раненная при бомбежке поселка нашими бомбардировщиками, и нас встретил ее муж, мрачный пожилой человек. Он говорил по-немецки, так как в свое время пять лет провел в Германии в качестве военнопленного. Хозяин показал нам карту, на которой Европа выглядела как жалкий отросток на теле огромного Советского Союза.

– Россия большая, а у вас только это. – Он очертил вязальной спицей на карте малую часть территории и покачал головой. – Через восемь дней начнется зима.

– Через восемь дней? Вы уверены в своих прогнозах?

– С точностью до дня. Восемь дней слякоти, а потом в первых числах ноября мороз.

– Очень хорошо, – отозвался Эрхард. – Тогда дороги подмерзнут и станут проходимыми.

Хозяин презрительно шмыгнул носом и сказал:

– Ваши лошади замерзнут, а моторам придется работать круглосуточно. А что на вас надето?

С этими словами он пощупал тонкую материю наших полевых шинелей и продолжил:

– При 20–30-градусном морозе нужна шуба. У каждого русского она есть.

Над городком пролетели 18 русских бомбардировщиков.

– Через три недели война закончится, – поднял руку большим пальцем вверх мужчина, реагируя на рев моторов. – Наши начинают, и с вами будет покончено. Вы, немцы, очень умные, но все время почему-то думаете, что остальные глупые…